— Прости, прости, кацо… Привычка, знаешь. С детства… Ну, а во-вторых?
— А во-вторых, о шлеме… Знаете, Арсен Давидович… — замялся на мгновение Марат. — Я почему-то чувствую, что могу говорить откровенно… Знаете, мне положительно стыдно. Я места себе не нахожу. Я не могу простить себе, как я раньше не задумался над этим… еще когда работал с Крепиным по телефонизации шлема… Хуже всего, что еще тогда мелькнула у меня мысль именно об этих его неудобствах. Но я не остановился на ней, не продумал ее тогда же до конца. И лишь теперь я понимаю, какое это было мальчишество, какое это было непростительное легкомыслие…
Марат взволнованно вскочил со стула и, яростно жестикулируя, воскликнул:
— Да, да! Вы правильно сказали. Сахара!.. Гольфстрим!.. Мировые проблемы!.. А у себя под носом пропустил простую, маленькую и такую важную задачу — усовершенствовать шлем. Ведь вы могли погибнуть из-за этого! Арсен Давидович! Дорогой! Ведь вы чуть не погибли! Когда я думаю об этом, я волосы готов рвать на себе…
Зоолог внимательно слушал, не сводя теплого взгляда с Марата.
— Ты только не волнуйся, кацо! Будь хладнокровен! Не мог же ты предвидеть, что мы встретимся с такими чудовищами. Но ты молодец, кацо! Правду скажу, мне нравится, что ты начинаешь понимать всю важность и так называемых маленьких проблем… Нет маленьких проблем, дорогой мой! Каждая маленькая проблема является частью большой. И, не решив маленькую, провалишь большую! Вот… Ну, что же ты придумал?
Марат сел на стул, опустив голову. Слегка повернувшись к зоологу и, очевидно, продолжая думать о чем-то своем, он начал:
— Да, Арсен Давидович… В тот несчастный день, когда вы так пострадали…
— Ну, ну, ну… — недовольно проворчал зоолог, — совсем не несчастный. Такие замечательные открытия! Целая колония Lammelibranchiata cephala Lordkipanidze! Я думаю, она под этим именем войдет теперь в науку! — с некоторым самодовольством добавил ученый. — И, наконец, это доисторическое чудовище! Ведь это же мировое открытие! А ты говоришь — несчастный… Побольше бы мне таких несчастий… Впрочем, продолжай.
— Ну вот… В тот день мы вышли с Цоем и Павликом из подлодки. Ну и расшалились. Они меня поймали, схватили с обеих сторон и начали трясти. Голова болталась в шлеме, как орех в бутылке. Как я ни старался, как ни напрягал шею, а все-таки несколько раз пребольно стукнулся черепом. И я тогда опять подумал, что хорошо было бы усовершенствовать шлем.
— И до чего же ты додумался?
— По-моему, в шлеме нужно устроить мягкую подкладку сзади, за затылком. Все равно мы не пользуемся прозрачностью задней части шлема. А против висков и лба нужно поставить упругие спирали вроде матрацных пружин. Крайние внутренние витки спиралей одеть в мягкую изоляцию…
— Отлично, Марат! — серьезно сказал зоолог. — Прекрасная идея! Ты на походе хорошенько продумай ее, а вернемся домой, обязательно поговорим с Крепиным. И я поддержу.
Словно успокоенный этим разговором, Марат попрощался и ушел, пропустив предварительно Цоя, входившего в отсек.
Цой был в белоснежном халате, аккуратно завязанном на все до единой тесемочки, и имел вид настоящего — правда, молодого и немного смущенного своей молодостью — врача. Он быстро подошел к койке зоолога:
— Как дела, Арсен Давидович? Как мы себя чувствуем? Позвольте ваш пульс… Прекрасно. Наполнение хорошее. Семьдесят восемь ударов в минуту. Вы быстро идете на поправку…
Цой осторожно, почти с нежностью, поправил подушки под головой ученого, подоткнул одеяло.
— А после чего тут особенно поправляться? — добродушно улыбнулся ему зоолог. — Пустяки какие! Я думаю, завтра послезавтра встану — и за работу! Нас ждет замечательная работа!
Цой замахал на него руками, изобразив предельный ужас на лице.
— Что вы! Что вы, Арсен Давидович! И не думайте. Меньше чем через пять дней никак нельзя! Затем вам необходимо пройти курс кварцевого облучения. Несколько сеансов электризации. Нет, нет… Как можно! Зоолог мгновенно рассвирепел:
— Ты с ума сошел, Цой! Нет, ты окончательно с ума сошел! Что ты мне сказки рассказываешь! Какие там электризации и кварцы! Мне нужно как можно скорее вернуться в пещеру, сфотографировать этих чудовищ. Ведь не могу же я их взять сюда, на подлодку. Я хотя бы одну голову возьму. Я уже договорился с капитаном: специально для этого подлодка здесь задержится. А он тут со своими электризациями, кварцами! «Курс облучения»! — возмущенно передразнил ученый Цоя. — Ишь ты! Обрадовался.
— Все равно… Можете ругаться, Арсен Давидович, — кротко, но с обидой в голосе проговорил Цой. — Я тогда доложу капитану, что вы не слушаетесь.
— «Не слушаетесь»! Тоже нашелся врач!
Баритон зоолога разносился по всему верхнему коридору, пробивался в жилые каюты и служебные помещения, достигая даже самых далеких уголков машинного отделения. Впрочем, подлодка стояла на месте, и в отделении царила полная тишина.
Из кают выбегали люди, свободные от вахты, прислушивались, пересмеивались:
— Разбушевался наш Лорд.
— С него — как с гуся вода.
— Пушит бедного Цоя! Только перья летят!
— С таким пациентом наплачешься!
Из центрального поста управления вышел капитан и направился в госпитальный отсек. Капитану пришлось взять на себя неожиданную роль арбитра между врачом и пациентом. Решение было Соломоново, и его с удовлетворением приняли обе стороны, зоолог обещал, что будет лежать три дня не бунтуя, после чего, если все будет протекать нормально, ему будет разрешено работать в лаборатории, а на пятый день и выходить из подлодки, чтобы работать в пещере. Кварцевое облучение он будет принимать одновременно с работой. Что же касается электризации, то пока решений не принимать — дальнейшее покажет.